Рыбы поют в Укаяли - Страница 6

У Уордлоу фигура Урсуса, а лицо и характер ребенка. Он беспрерывно курит сигареты и крепчайшие сигары, нянчит всех португальских ребятишек, которые вместе с матерями его боготворят, поет приятным баритоном английские песни и смеется самым безмятежным на свете смехом. Все в него влюблены. Он настолько отличается от сложившегося у меня представления об англичанине как о флегматичном бесцветном существе, что, восхищенный его энергией и обаянием, я полушутя предлагаю ему отправиться со мной в Перу.

Не может. Он должен ехать в Мату-Гросу.

— Зачем?

— Вдыхать всей грудью свежий воздух! — отвечает он смеясь.

Он сел на «Хилари» в Сеаре, а спустя два дня высадился в Пара. Исчез, как падучая звезда.

Через несколько недель, уже в Манаусе, я узнал, что этот симпатичный, обаятельный Уордлоу — агент английских нефтяных компаний, специалист по организации переворотов в южноамериканских республиках.

Пять минут пополуночи. Сидя в баре «Хилари», я вдыхаю приятный аромат, который приносит ветерок с суши.

Неожиданно где-то у борта судна, погруженного во мрак, слышатся приглушенные людские голоса, взволнованные крики; на палубе топот, беготня. Через минуту снова наступает тишина. Вскоре в бар входит раскрасневшийся, улыбающийся Гуммель.

— О’кей! — бросает он, довольный.

— Удалось? — удивляюсь я.

— Удалось.

— Что же означали тогда эти крики? Я думал уже, что вас накрыли.

— Верно, накрыли, но… отпустили, как видите. Не выпьете ли со мной рюмочку коньяку?

У всего этого более чем пряный аромат.

Характерной чертой природы в бассейне Амазонки является гротескность. Гротескны формы и цвета, причудливы насекомые, млекопитающие, птицы. И многие люди при приближении к устью Амазонки обнаруживают в себе и других что-то необычное. Рекламные заявления «Бус Лайн» о том, что мы увидим на Амазонке много интересного, приобретают гораздо более глубокий смысл, о котором и не подозревали авторы проспекта; необычное начинается еще на «Хилари», среди самих пассажиров.

Я чуть не забыл еще об одном романтическом пассажире — о бабочке с устья Амазонки. Когда наше судно два месяца назад оставило побережье Южной Америки и направилось на мглистый север, она случайно оказалась на борту. Забившись где-то в темном углу «Хилари», бабочка заснула на несколько недель. Какие же кошмарные сны мучали эту жительницу знойного леса, когда осенний ветер свистел у Британских островов! Однако бабочка выжила и, как только наше судно вновь пересекало тропик Рака и вошло в область теплых ветров, запорхала в солнечных лучах. Но далеко она не улетала, предусмотрительно держась позади трубы, чтобы ветер не сдул ее с палубы.

Несколько крупнее, чем наша крапивница, она была светло-коричневая с черными крапинками и рядом белых точек на краях крыльев. Мы оживленно приветствовали прекрасную предвестницу Амазонки. Некоторые пытались поймать ее, но она счастливо избежала чересчур ласковых рук, а потом куда-то исчезла. Впрочем, бабочка не покинула судна. На следующий день мы увидели ее снова и затем ежедневно любовались по нескольку минут порханием нашей цветистой спутницы.

— Limenitis archippus! — определил Гуммель с важностью. Впрочем, с такого расстояния он мог и ошибиться.

Каждый раз вид этого экзотичного пассажира трогал меня до глубины души. Было что-то очень привлекательное и забавное в этом крылатом Одиссее: сама того не желая, бабочка пересекла океан, а сейчас, невредимая и, вероятно, истосковавшаяся, возвращается в родные края.

Я увидел ее в последний раз вблизи Сеары, когда перед нами показался песчаный берег. Поднимаясь все выше и выше, она сделала несколько кругов над «Хилари», словно прощаясь с нами, и, уносимая попутным ветром, устремилась к берегу. И вот уже яркая бабочка, сумевшая затронуть сердца стольких людей, скрылась из виду.

Ягуар на Вер-у-песу

На другой же день после прибытия «Хилари» в Пара, прогуливаясь по берегу реки, в нескольких сотнях шагов от крайних домов предместья, в густом лесу я увидел поразившую меня картину — группу чудесных стройных пальм.

Приветливый Эмилиано — смуглый бродяга, ленивый и гордый, идальго и оборванец в одном лице, мой самозваный опекун и проводник, который привязался ко мне и теперь не отстает, — заметив мое изумление при виде пальм, услужливо поясняет:

— Асаи!

И восхищенно цокает языком.

Всюду на Юге — в Сеаре, Пернамбуку, Байе, Рио-де-Жанейро — я встречал кокосовые пальмы и любовался ими, полагая, что именно они наиболее живописные представители тропической флоры. Я ошибался: пальмы асаи на Амазонке еще красивее. Они напоминают кокосовые, но еще более стройные, более изящные, невероятно высокие и тонкие. Они так прекрасны, что вы обязательно будете восхищаться ими, не в силах противиться их очарованию.

И вот над самым берегом реки Пара, которая является всего лишь южным рукавом Амазонки, вознеслись высоко-высоко над лесом четыре или пять пальм асаи. Изящные опахала их листьев колышутся над водой; кажется, что асаи, словно светлые посланцы сумрачного тропического леса, из которого они вырвались, радостно приветствуют гостей.

— Ел ли сеньор орехи асаи? — спрашивает меня Эмилиано.

— Нет.

Эмилиано причмокивает и смешно поводит глазами.

— Райский плод! Quern tomo assay, para agui, — говорит он, что означает: кто ел асаи, тот останется здесь навсегда.

В Пара, правда, я не остался, хотя позднее не раз лакомился поистине изумительными орехами. Но первое впечатление, которое произвела на меня красота пальм асаи, сохранится в моей душе, пожалуй, навсегда.